График работы
Понедельник с 9.00 до 17.00
Вторник с 9.00 до 17.00
Среда с 9.00 до 17.00
Четверг с 9.00 до 17.00
Пятница с 9.00 до 16.00
Суббота выходной
Воскресенье выходной
Книжный интернет магазин Умник и К обзор Новый стандарт – это свежий глоток воздуха
06.05.2011
Школа, учитель – в сознании миллионов это синонимы стабильности и спокойствия, признак того, что жизнь продолжается. Есть учителя, и таких большинство, которые трудятся «на ниве народного образования», беззаветно отдавая себя школе и детям. Иногда их шутливо называют «сеятелями» – разумного, доброго, вечного. Героиня этого интервью относится скорее к породе воителей, борцов, первопроходцев. Она всегда в авангарде, не терпит застоя и косности и бодро идет вперед, жадно осваивая все новое и передовое. – Общественность взбунтовалась, когда разработчики новых образовательных стандартов предложили выбор школьных предметов. Но для российского образования это не такая уж новая идея? Некоторые директора школ тоже не побоялись пойти по этому крутому маршруту. И для них так же, как для меня, шум вокруг стандартов, который поднялся сейчас, – нонсенс. Мы все, прошедшие ту школу свободы, знаем не понаслышке, как сам по себе выбор как неотъемлемое право личности в свободном обществе рождает и запускает в космическое пространство познания детскую мотивацию учения. И то, что неправильно понят текст стандарта (даже первоначального его варианта), тоже меня обескураживает. Ну, написано вначале про четыре обязательных предмета. Так что с того? – Ведь слова «обязательные» и «выборные» не являются антонимами. Почему испугались, что всего четыре? Ох, какая это была жизнь! Игорь Федорович Шарыгин, наш великий математик, приходил в школу только в 7 часов вечера, и класс был битком набит учениками! Школа вообще была полна весь день – с утра до вечера. Вся сборная Советского Союза по литературе – это были наши дети. И шарыгинские математики, и литераторы – все играли тогда у Вяземского в программе «Образ» (теперь это программа «Умники и умницы»). Вспоминаю, как однажды наш учитель, признанный литературный гений, который учил наших оболтусов вообще что-то чувствовать, а не только круто мыслить, позволил себе сказать, что он не будет изучать с ними творчество Цветаевой и Ахматовой, так как тетки вообще не могут быть настоящими поэтами – весь класс прямо на уроке встал и вышел и пошел учиться к другому учителю. А Мильграм сказал, что пусть делают так, как считают нужным: они личности и вправе решать. Вот! Это и есть ключевая фраза, которой руководствовался наш Мэтр, и нас научил быть верными этой самой большой ценности – быть свободными. А то, что без физики, химии или даже (о, ужас!) математики, – разве в этом дело? Вышли-то из школы замечательные ребята, умники, многие из них составили гордость российской науки и культуры и, между прочим, бизнеса. – Российские школьники показывают очень скромные результаты в международных исследованиях. Как вы думаете, почему? Сегодня учение должно, обязано стать иным. Получение знаний перестает быть целью образовательного процесса, знание становится средством организации деятельности ученика (это и есть компетентностный подход, на котором в стандарте делается акцент). А учитель не должен эти самые знания давать, но должен учить учеников учиться. По сути он, учитель, должен становиться координатором учебного процесса, а отнюдь не администратором, каким был прежде. Знание должно приводить к формированию функциональной грамотности, а для этого учебные программы должны стать более практикоориентированы. А этого тоже не происходит. Вспоминаю, как в конце 80-х – начале 90-х годов мы первыми в стране поехали с детьми в США по программе школьного обмена. После первого урока математики дети прибежали ко мне и стали возмущаться, что там нечего делать, так как программа слишком легкая, и они прошли ее еще в седьмом классе. Через два урока у них была экономика. Американские школьники быстро развернули свои толстые газеты, нашли котировки всех акций на текущий день и за 15 минут составили бизнес-планы в соответствии с полученными от учителя заданиями. А наши сидели, открыв рты и ничего не понимая. Гонору у них поубавилось, и представление о ценности академического образования как-то померкло. Наши дети и по сей день знают больше, но умеют меньше. Это естественно, так как в нашем образовании ценно знание как таковое, а в западном – умение. К сожалению, многие из наших учителей еще не в полной мере осознают необходимость смены образовательной парадигмы. Это заблуждение – не вина, а беда наших педагогов. Ценностная шкала современного западного мира вообще пока еще terra incognita для многих наших людей. Они думают, что там мир чистогана и индивидуализма, и только. Как мне жаль, что люди не могут видеть своими глазами, что это совсем не так! Что западное общество обращено к личности человека, которая является главной ценностью и центром всех глобальных и локальных проектов; что образование, построенное на принципах демократии при условии непреложного приоритета потребности и возможности каждого индивидуума, много более продуктивно и эффективно с точки зрения самореализации человека в его профессиональной и социальной практике. А этот пресловутый неуспех в PISA, к сожалению, не направляет, а только раздражает наших педагогов и управленцев. Мы не ищем причины наших неудач, а ополчаемся на метод исследования как таковой, на непонятные, так сказать, «их», образовательные приоритеты. И мы, я считаю, в том числе из-за неправильно занимаемой позиции, вот уже девять лет плетемся в хвосте, балансируя между 40-м и 45-м местами по всем показателям. – Это однозначно говорит о том, что надо меняться. Но среди противников нового стандарта довольно много учителей. Людей пугают новые подходы. Не связано ли это с некомпетентностью, инертностью и нежеланием профессионально расти? Помните, когда были проблемы с зарплатами учителей (попросту говоря, их не платили вообще), большинство педагогов из профессии не ушло, все удивлялись: почему людям по полгода не платят деньги, а они продолжают работать? И вот что открылось. Помимо искренней приверженности нашего педагога учительской этике («детей бросать нельзя») сработал один интересный фактор. Психологи провели исследование, и оказалось, что учителя держит в школе мотив власти. В школе есть те, которые a priori готовы подчиняться. Это ученики. А учитель пока все-таки, в основном, хочет подчинять. Это первое. А второе – страшновато жить в этом самом новом стандарте. Ведь когда есть выбор, то могут и не выбрать. О, у нас в 45-й это тоже было. И слезы были, и обиды. Мильграм как-то это улаживал, видимо, шел на какие-то компромиссы, но выбор детей был неприкосновенен. Да, было, учителя уходили. И, простите меня за жесткость, я считаю, что этот, так сказать, естественный отбор полезен образованию, которое требует обновления, живой крови, живой мысли. И не о возрастном цензе я здесь говорю, а о внутреннем посыле человека расти. А для этого надо быть внутренне неудовлетворенным, тогда рождается мотивация к переменам. И развитие возможно только в ощущении дискомфорта. Простите, это уже хрестоматия. А я даю интервью профессионалам. Простите. И третье, если говорить про стандарты. Их чихвостят за якобы неполноценность, так как предметов не 20, а 10. Так вот, положа руку на сердце, признайтесь, педагоги, что не 20 предметов сегодня учат дети, а 3 – 4, от силы – 5. Вот уж настоящая ущербность в общей панораме образовательного процесса! А в новом стандарте с его шестиугольником образовательных областей я вижу именно универсальность одновременно с учетом индивидуальных притязаний детей. В этом и есть его сила: учебный план предметно не перегружен, позволяет ученику сосредоточиться на своих любимых предметах и изучать их углубленно, захватывая и фундаментальную научную составляющую. И, одновременно, никак нельзя плюнуть, грубо говоря, на те предметы, которые находятся за рамками интересов каждого конкретного ученика. А сейчас именно что плюют, только это скрывают и учителя, ставя липовые троечки, и ученики, получившие их и отлично понимающие, что помог только негласный сговор с педагогами, у которых просто выхода нет. Не устраивать же одиннадцатиклассникам «вырванные годы» недопуском к ЕГЭ! Такие образовательные фокусы мне совсем не по душе. Врать учим детей. Это ну совсем не годится! Мильграм удавил бы, если бы узнал, что липу гоним. Но я, к счастью, не была вынуждена это делать. Мы в мильграмовские времена жили другим: все, что появлялось нового в образовании, внедряли у себя в школе. А если не появлялось – придумывали сами. Мы всегда были на взлете и все время в новизне. Потом, когда он ушел на пенсию, нас, целую плеяду мильграмовского топ-менеджмента, растащили по разным «квартирам», и каждый так же точно, как прежде, за что-то борется, что-то доказывает, делает что-то новое. Для каждого из нас новый стандарт – это свежий глоток воздуха, это надежда, это то, что мы хорошо знаем, и знаем, насколько это эффективней, чем то, что есть сейчас. Все – от шестиугольника до индивидуального проекта. Мы знаем, как этого ждут наши родители и дети, сами того пока не осознавая. Индивидуальный проект сейчас обмусоливается критиками стандарта. Многим почему-то это непонятно. У нас в 45-й каждый ребенок делал проект. Система, в которой мы работали, считала этот вид деятельности приоритетным и обязательным. Проекты были самые разные. Вот однажды папа одного мальчика пришел к Мильграму и сказал: «Что это наши дети делают? Они ходят куда-то к больным, престарелым. Это мешает академизму». Мильграм предложил ему перевести ребенка в другую программу, обычную. Но эта программа, о которой я сейчас рассказываю, была международной, это было престижно, и мальчик остался в ней, продолжая делать проект по community service. Потом папа захотел отправить его учиться в Итон. И вот Мильграм получает письмо от директора Итона с одним-единственным вопросом: «Что делает этот ученик в рамках индивидуального проекта по программе community service? Один-единственный вопрос, больше ничего! Я составила письмо директору Итона, Костю взяли. Он был там единственным русским студентом. Кстати, учился он вместе с принцем Уильямом. Когда Костя приехал в Москву на каникулы, я спросила: «Костя, ты делаешь проекты?» И он ответил: «Там нельзя их не делать. Мне это нравится, я привык». Они с Уильямом таскали какие-то бревна, строили хибары в Аргентине, потом вместе работали в волонтерском магазине. Иначе и в Кембридж не поступишь! Учились у нас две девочки – дочки нефтяных магнатов. У них был такой проект – они обучали 18-летнюю девушку-олигофрена чтению и письму. Она приезжала к нам в школу два раза в неделю. Одна из наших учениц занималась с ней русским языком, а другая – математикой. В это время их личные водители стояли около школы и ждали, когда эти занятия закончатся. И наши девочки научили свою подопечную читать и писать. Потом она уехала на паралимпийские игры, самостоятельно написав все письма и заявления. Сколько же было радости тогда! Сколько всего родилось в душах этих детей! Еще наши дети работали с больными ДЦП. Мы как-то проводили родительское собрание, на котором одна мамаша встала и говорит: «Ой, Леонид Исидорович, это так психологически тяжело вынести!» А другая мама сказала: «Спасибо вам большое, Мильграм, за то, что вы дали возможность нашим детям узнать, что в нашей жизни так много печали! Это им нужнее, чем тем, кому они помогают». У нас есть выпускник, врач высочайшей квалификации. У него высшее медицинское образование, полученное как в России, так и в Америке. Он работает в самом тяжелом месте, которое только есть, в Российской детской клинической больнице заведующим гематологическим отделением. Он мог бы стать светилом мировой медицины, но выбрал вот такую судьбу. Ученики 45-й и по сей день делают в этой больнице свои индивидуальные проекты. Они занимаются с этими несчастными детьми, которые больны лейкозом. Это и есть мильграмовское наследие – служить людям. Об этом в новых стандартах и написано. – Почему же учителя так сопротивляются? Может быть, это усталость. Ведь большинство учителей – люди весьма почтенного возраста. – Вы говорите только о волонтерстве. А другие проекты ваши дети делали? ОБЖ вижу как абсолютно необходимый предмет – увы, такова реальность. Вижу его неординарным в организационном смысле – с полевыми практиками, с использованием кейсового метода, с разработкой творческих ролевых реальных и виртуальных проектов, создаваемых самими учащимися. Да, нужны хорошие учебники и учителя! Это дело непростое. Понимаю. Но одновременно наверняка знаю, что если люди хотят сделать что-либо, то ищут способы, а если не хотят – причины, почему это не нужно. У нас, похоже, второе. Жаль! Мне все новое интересно. Кстати, детям тоже. Я тут собрала своих одиннадцатиклассников у компьютера, а на мониторе был новый стандарт. Говорю им: «Читайте и компонуйте учебные планы – каждый для себя». Они все быстренько расписали и возмутились, почему такое счастье не для них, а для будущих поколений. Вот так-то! Учителя-словесники под предводительством Волкова возмущаются сокращением количества часов на изучение литературы, призванной воспитывать нравственность у подрастающего поколения. Сейчас я работаю в школе дистанционного обучения. Нам говорят, что в этой системе невозможно воспитание. А мы утверждаем, что возможно. Мы провели конференцию, на которую пригласили узника Маутхаузена, который попал в концлагерь, будучи 14-летним ребенком, и через Интернет эту конференцию видели все наши ученики и ученики из других регионов. И услышать, что испытал этот человек, и понять это, ощутив, как внутри просто переворачиваются кишки, и цепенеть от ужаса, и заливаться слезами – это что-то дает делу воспитания. Каким должен быть учитель истории, чтобы так подать свой предмет! Я, например, на это не рассчитываю в системе массового обучения. Да, фактологию учитель даст, причинно-следственные связи научит устанавливать. Душа-то от этого вряд ли всколыхнется. А ведь патриотизм, вообще-то говоря, – это ЧУВСТВО, а не знание. Вот в чем дело! Однажды к нам в 45 школу пришел Андрон Кончаловский. Очень своеобразный человек. Он делал цикл передач по Пятому каналу. Андрон стал задавать детям вопросы, попросил их назвать известных русских композиторов, художников, писателей, ученых. У нас очень образованные дети, и они стали просто сыпать фамилиями наших великих. Затем Кончаловский спросил: «Кто из вас был в Швейцарии?» Многие подняли руки. И Андрон попросил назвать известных швейцарских писателей, художников, ученых и пр. В зале тишина. Вроде бы и нет таких, столь же известных, как наши. И тут он задал вопрос: «Скажите, а в Швейцарии чисто?» Потом помолчал и задал еще вопрос: «А у нас в России?» И опять тишина. Полное замешательство наших детей. Так почему при таком величайшем уровне русской культуры, задается вопросом Кончаловский, мы имеем такое… (и он назвал это не стесняясь)? Дети не нашли ответа на этот вопрос. И я его ищу до сих пор. Не в утилитарном виде, конечно, какой был представлен для детей, а в иных смысловых пространствах. И вот что я думаю. Ведь великая русская культура была достоянием всего четырех-пяти процентов населения, а остальным она была недоступна. И замечательный Сытин создал народную библиотеку, в которой выпускал удобоваримые для людей транскрипции произведений великих авторов. Боюсь, что и сейчас настоящая литература и искусство являются достоянием -ну пусть чуть большего количества людей, чем прежде. Примерно семи процентов (кажется, такова доля смотрящих канал «Культура»). Как бы мы ни впихивали образ Болконского в неокрепшие детские души на уроках литературы, ну не получается же почти ничего. Не внемлют, не откликаются… Может быть, и нам, педагогам, стоит не парить в эфемерном пространстве литературоведения, а понять, что уровень мотивации детей, в общем, не слишком высок, ткань классических произведений чрезвычайно архаична и далека от сегодняшней стилистики? Может быть, и стоит приблизиться к нашим детям с помощью показов экранизаций литературных произведений прямо на уроках, чтения пелевинских текстов, театральных постановок по мотивам произведений великих писателей, создаваемых самими ребятами в виде проектов? И отказаться от этого ненавистного ребятам, как я его называю, «лягушачьего подхода», когда литературное произведение расчленяется, а затем препарируется, как в медицинской науке препарируют лягушек, вытаскивая все внутренности наружу и изучая каждую клеточку в отдельности. Для массового образования это не годится. – Мы с вами говорим о школе. А как вы оцениваете ситуацию с высшим и средним профессиональным образованием? И про ПТУ сейчас говорят много. Шлейф отстойника, тянущийся еще с советских времен, когда всяк кому не лень повторял эту замечательную фразу: «Если получишь два, пойдешь в ПТУ!» Да, развалилась система ПТУ. Поможет ли реанимация в виде переименования учреждений НПО в колледжи? Вряд ли. Нужно другое. Нужно смыслы менять, идеи, идти чуть впереди времени. Смотреть туда, куда смотрят дети и куда смотрит мир. Надо делать профессиональную армию. Надо прекратить понимать слово «услуга» как услужение кому-то, унижающее человеческое достоинство, а считать услугу лишь тем продуктом, который чрезвычайно котируется на рынке труда. Вот однажды в Лондоне, где я была на европейской образовательной конференции, мне рассказали, что если у отца-профессора дочь закончила колледж и работает в кафе, а сын работает простым клерком в офисе, то этот папа-профессор не чувствует себя неудачником и не прячется от людей. А у нас настоящая катастрофа, если ребенок не поступил в институт и стал «простым рабочим». Так ведь у нас говорят: простым рабочим! А если не простым, а если замечательным профессионалом, мастером «золотые руки», тоже стыдно? – Разработчики стандартов и сторонники реформ часто ориентируются и ссылаются на зарубежный опыт. Но так ли уж нам необходимо кого-то и что-то копировать? Однако хочется рассказать об одном эпизоде, который разительным образом иллюстрирует наши общие заблуждения относительно устройства западной школы. Так вот. В школах США, например, абсолютно жесткая дисциплина. Есть журнал в виде альбома с графами: наименование нарушения, санкции. А в первой части альбома написано, чего делать нельзя. Например, ученик принес в школу плеер. А плеер приносить нельзя, потому что его слышно другим, и это нарушает право учителя вести урок и право учеников на полноценный учебный процесс (там всем требованиям есть такого рода объяснения). В правилах написано, как за этот проступок можно наказать. Еще. Если ученик три раза опоздал на урок, это приравнивается к прогулу (а прогул – это очень-очень невыгодно самому ученику). Опоздавший дает объяснения своему опозданию. Если ученик попал в пробку, администратор проверяет по компьютеру трафик на этой улице в это время. Если и правда была пробка, там это написано. Но если ученик соврал, его наказывают. Наши дети, когда увидели этот альбом, не поверили. Убедились только тогда, когда поучились в этих школах сами. Раньше-то думали, что демократия – это разлюли-малина. А оказалось, что прежде всего – ответственность. Может быть, отсюда и берется законопослушание? Конечно, все это я имела возможность узнать только благодаря судьбе, которая подарила мне шанс оказаться рядом с Мильграмом и проработать с ним много-много счастливых и незабываемых лет. Многие переживают, что 45-я школа теперь «не та». Но, с другой стороны, а питерский БДТ после Товстоногова тот? А МХАТ после Ефремова тот? Можно тиражировать опыт, но руководит личность, и это не тиражируемо. Так что – все нормально! Автор: Наталья Барташевич
Елена Яковлевна Подгорная – заместитель генерального директора НП «Телешкола», директор Центра дистанционного обучения, а также соратница и коллега Л. И. Мильграма, долгие годы работавшая в 45-й гимназии заместителем директора.
– Отвечу вопросом на вопрос: «А вас не удивляет, что бунт начался только после опубликования стандартов для старшей школы? Ведь до этого были широко явлены миру и стандарт для начальной школы, и стандарт для основной школы. И оба они были приняты. Так в чем же дело? Полагаю, что степень радикализма нового стандарта для старшей школы несоизмерима с двумя предыдущими. В чем радикализм? В изменении отношения к личности школьника, в стремлении к реализации его права самостоятельно и осознанно строить свою жизнь. Постулат о том, что 15-16-летний человек должен уметь делать выбор, принимать решения и нести за них ответственность, для меня является нормой. А для многих других представителей педагогической (и непедагогической) общественности такая постановка вопроса – культурный и профессиональный шок. Я исхожу из того, что в основной школе этому можно и должно учить. Я знаю, как это делать, благодаря возможностям, которые мне были предоставлены судьбой (сиречь Мильграмом). Ведь были годы народовластия в образовании (при Ягодине, Асмолове), когда дети могли строить свой учебный план при минимальной инвариантной части. Вопрос в другом: имели право, но могли ли? Мильграм в те годы не побоялся дать всю полноту выбора детям: и учебные предметы, и уровни их изучения, и даже учителей они выбирали сами. В 1989 году в 45-й школе, например, в параллели 10 классов было 72 ученика и 72 учебных плана. Легко ли было все это организовать? Нет. Было трудно. Но как же интересно было жить нам и нашим ученикам в ту пору!
– У нас в 45-ой считалось, что, если ты выбрал предмет, – значит, должен его изучать. Это была элементарная вещь для всех – и взрослых, и детей.
– В PISA мы отстаем и всегда будем отставать – до тех пор, пока образование у нас не перестроится со знаниевой парадигмы на компетентностную. А у нас это не перестраивается, и это не связано ни с уровнем профессионализма педагогов, ни с их маленькой зарплатой. На мой взгляд, это связано с мировоззренческой ограниченностью нашего еще полусоветского учителя. Миссия давать твердые знания и миф о том, что наше образование лучшее в мире, – вот тот Рубикон, который мы не можем перейти и из-за которого никак не получается изменить образовательную парадигму. Да, было лучшее в мире образование, так как соответствовало тому обществу, в котором все жизненные траектории людей практически были предначертаны и ни о какой конкурентоспособности на рынке труда речь не шла. Да, давали глубокие фундаментальные знания, которые действительно могли дать только учителя как их единственные носители. А сейчас? Учитель потерял свой статус не потому, что он стал хуже или менее профессиональным, а потому, что он перестал быть истиной в последней инстанции. И вместе с этим изменением статуса должна была бы измениться и фактура современного профессионализма. А она не изменилась.
– Вы говорите – меняться! Вот это и есть основная трудность. Я уже упоминала о необходимости смены роли учителя в учебном процессе с руководителя на координатора. Но в такой позиции меньше власти, больше необходимости в гибкости, в желании соответствовать потребностям и особенностям каждого учащегося. Хочет ли этого наш учитель, и может ли?
Когда к нам в очередной раз приехали американцы, я собрала вместе их и наших учеников и попросила написать, кто что делает по community service. Американские дети писали не отрываясь 20 минут – у каждого из них целый послужной список! Все они делают волонтерскую работу.
Наши тоже писали и радовались, что так много удалось сделать доброго и полезного для других людей.
Поэтому нашему мильграмовскому братству странно даже слышать, когда педагоги всерьез спрашивают, что такое индивидуальный проект (в нашей стране это уже давно делается, но, наверное, не столь масштабно), а тем более рассуждают на тему его ненужности. Да ничего нет нужнее!
– Однажды я спросила свою бывшую учительницу, которой в тот момент было 86 лет (кстати, она соученица Мильграма по университету): «Не надоели еще вам дети?» И она ответила: «Мне с ними интересно. Как только это исчезнет, в этот же день я уйду». Для меня это формула настоящего Учителя: пока дети тебе интересны, ты – учитель, а как только они перестанут быть тебе интересны, ты – урокодатель. Ух, как таких ненавидит Мильграм! Это было самым страшным оскорблением в 45-й.
– Да, вы, безусловно, правы, у нас было много не только социальных, но и научных, и творческих проектов. Например, одна девочка сделала жилет для больных сколиозом. Куратором проекта был ее дед – доктор наук, который помогал разрабатывать эту модель. Они делали физические расчеты, подбирали ткани. Это была действительно научная работа. Другая девочка сделала индивидуальные рефлексивные дневники для каждого учащегося школы. Став постарше, она разработала пазл для обучения маленьких детей английскому языку. До сих пор такого нет в продаже! И каждый год дети делали новый проект. Эта практика существует в 45-й школе и поныне.
– В стандарте появились новые предметы. Что Вы об этом думаете?
– Много негативных высказываний относительно предмета «Россия в мире». Вот, честное слово, я не понимаю: критики опасаются фальсификации истории в этом предмете. А почему мы не говорим, что в самом предмете «История» также есть опасность фальсификаций? Обо всем нужно говорить с детьми, другое дело – кто и как будет говорить. Я вижу смысл этого предмета именно в расширении границ понимания роли России в развитии нашей цивилизации. Хочу, чтобы дети понимали причины того, что происходит в стране сейчас, и несмотря на то, что сегодня положение России в мире весьма неоднозначное, не бежали отсюда толпами, а старались потрудиться на благо Отечества и делали это осознанно и, возможно даже, иногда и жертвенно.
Я утверждаю, что литература не экстраполируется в нравственность. Сейчас состояние нашего общества ужасно. Вот автор Открытого письма Волков говорит: как же литературу можно изучать по выбору? У нас сейчас в нашем учебном плане 6 часов литературы в неделю, а раньше было 8. Так вот, то общество, которое мы сейчас имеем, воспитано на этой системе, которая имела столько литературы! И что? Гуманизм, сочувствие, сострадание – они что, есть в нашем обществе? Ох, как всего этого не хватает всем нам! А дело в том, на мой взгляд, что эти качества возникают и укореняются не на уроках литературы. Это берется из той реальной деятельности, которой занимаются дети в процессе обучения. Те самые социальные проекты, которые были в нашей школе давным-давно, как раз и воспитывают гуманизм. Точно так же с историей. К сожалению, сама по себе история не рождает патриотизма.
А уважаемый Сергей Волков, хоть он и замечательный товарищ, для массовой школы эксперт никуда не годный. Он в ней ничего не понимает, работает всю жизнь в самой известной школе страны с суперодаренными детьми, мотивация к учению которых изначально столь велика, что они с одинаковой легкостью одолевают то, что обычным детям не под силу совсем. И эта челобитная, которую он написал, мне тоже не по душе. Сама по себе как жанр. Не признаю писем президентам!
– Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется затронуть одну из самых больных тем нашего общества. Дело в том, что то, что сейчас происходит с армией, чудовищным образом влияет на систему образования. У нас же огромное количество выпускников школ идет в вузы не за образованием, а за дипломом и отсрочкой. Если бы у нас армия строилась на контрактной основе, высшее образование не претерпело бы столь значительной девальвации. Это одно. Но есть и другое. Меня радует, что наша страна подписала Болонскую конвенцию и влилась в болонский процесс. Однако дело тут не только в двухступенчатости, но и в самой организации и содержании образования. Тут нам тоже надо бы посмотреть на устройство западной системы образования. На мой взгляд, это было бы полезно. Стоит посмотреть на соотношение аудиторной и внеаудиторной нагрузки студента, на объем и статус самостоятельных работ, на практикоориентированность учебного процесса. Но это уже не моя профессия. Я наблюдаю за высшей школой лишь со стороны, но надеюсь, что она найдет тот самый баланс между нашими и их плюсами и выработает, наконец, эффективную стратегию, чтобы обеспечить экономический рывок в России. Надеюсь…
– О, это очень интересный вопрос. Тут можно много о чем говорить. Однако скажу лишь то, что вглядываться в разнообразные международные образовательные системы надо пристально, ибо цивилизованные страны Запада достигли несоизмеримо с нашим высокого уровня развития технологий, медицины, и, в конце концов, уровня жизни вообще. И не надо говорить, что это только благодаря тому, что они «купили русских, индусов и китайцев». Тут чванливость неуместна и крайне вредна. Система образования во всем этом играет далеко не последнюю роль.
Когда я встречалась с Леонидом Исидоровичем Мильграмом, поняла, что можно сколько угодно спорить о роли личности в истории, но роль Мильграма в нашей истории бесспорна.
Автор: обзор подготовил менеджер магазина книг Биболетова М. З.
